Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пьесы - Страница 140

140

Репнин. Как ты меня не пустишь, холоп? (Поднимает жезл.)

Грязной(начинает засучиваться). Стукну – умрешь. Ушел ай нет?

Репнин. Конюх! С тебя голову снимут, а я еще и в глаза плюну. (Скрывается за дверью.)

...

Входит Иван, за которым Басманов несет свечу. В руках Ивана – медвежье одеяло и несколько парчовых, шитых жемчугом подушек. Все это он сам стелет на лежанке. В двери, в глубине, появляется Сильвестр. Иван увидел его, содрогнулся и – сквозь зубы.

Иван. Не вовремя пришел.

Сильвестр (в мрачном исступлении). Согрубил еси богу… Кайся, кайся, трехглавый змий – еще даю тебе срок покаяния. В отчий храм среди нощи ввел блудницу и упоил ее, и она хохочет и свищет, и сам упился, аки жук навозный. Кайся! Кому уподобился ты?

Иван. Сильвестр, в моей душе свет. Не хочу тебе злого. Уйди с миром…

Сильвестр. Не уйду… Иван Васильевич, твою совесть мне бог велел стеречь.

Иван. Моей совести ты не сторож. Ее некому стеречь, ниже тебе, собака, дура.

Сильвестр. Не уйду… Пострадать за твою душу хочу…

Иван. Грязной… Вели отнести его в сани. Пускай везут подальше от Москвы, прочь с глаз моих…

Сильвестр. Опомнись, государь…

Иван. Я опомнился, поп… И видеть тебя более не хочу… Ты, ты от юности моей держал на узде мою волю. По твоему скаредному разуму мне было и есть, и пить, и с женою жить… Ты, аки бес неистовый, благочестие поколебал и тщился похитить богом данную мне власть… Прочь от меня, – навеки… (Усмехаясь.) Бумаги, чернил тебе пришлю, пиши себе в уединении книгу «Домострой», аки человеку жити благопристойно.

Грязной. Идем, поп.

Сильвестр. Государь, не вели!

Грязной. Не выбивайся, – стукну, поздно будет. (Уводит Сильвестра.)

...

Иван идет в палату.

Басманов. Государь, народу полон дворец, во все щели лезут.

Иван. Пусть Грязной умрет на пороге, – никого не пускать. (Быстро уходит.)

...

Басманов спешит к двери в глубину, затворяет ее за собой, и там сейчас же начинается возня и злые голоса. Из палаты выходит черкесская княжна, она в широких шароварах и в пестром тюрбане, из-под которого выпущены косы, поверх платья на ней узкий черный казакин. За ней идет Иван.

Присядь или приляг. Здесь тихо, поговори со мной.

...

Княжна Марья оглядывается, садится на подушки. Иван стоит перед ней.

Чего боишься? Я не варвар, не обижу.

Марья. Тебя – бояться! Будешь ножом резать, руки ломать, косы рвать – не заплачу.

Иван. Ну, что уж так-то закручинилась, касатка?

Марья. Отец, братья меня продали, увезли за тысячи верст, – мне же не кручиниться? Чего стоишь, как холоп? Прилично тебе сесть.

Иван. На змею похожа, что ни слово – вот-вот ужалишь.

Марья. То – касатка, то – змея. Хотела бы я орлицей быть. Выклевала бы тебе глаза, расправила бы крылья, полетела бы на мои горы.

Иван. А я бы кречетом обернулся и настиг тебя, прикрыл. Вот беда с девками норовистыми! А царицей хочешь быть? Пойдем в чулан – покажу тебе сундуки, коробья, – откроешь один – полный жемчуга, откроешь другой – бархаты из Мадрида. Откроешь еще – соболя, бобры, лисы. Чье это? – спросишь. Твое, скажу, царица, для твоего белого тела, для твоих черных кос, для твоих легких ног. А ты: уйди, постылый. Так, что ли? Чем же я тебе уж так-то не мил?

Марья. Уж не из-за твоих ли сундуков с жемчугами да соболями будешь мил?

Иван. Станом я не тонок и не ловок, и нос у меня покляп, и разговор тяжел. А на коня сяду, охотского сокола на красную рукавицу посажу, да колпак сдвину, да завизжу! Румянцем зальешься, глядя на меня. Мой-то, скажешь, суженый – чисто вяземский пряник. Марья. Поскачешь, да упадешь, как мешок. Иван (засмеялся). А хочешь – покажу, как со зверем бьются один на один? Велю привести медведя. Ты на печку залезь, а я пойду на него с одним ножом. Марья. Врешь.

Иван(засмеялся). Нет, не вру.

Марья. Не знаю, зачем ведешь простые речи, смешишь меня. Напрасно меня в такую даль завезли, чтобы дурака слушать.

...

Иван вспыхнул, глядит на нее, сна не спускает глаз.

Иван. Ты – умна… Смела… А думал – дикая черкешенка!

Марья(с гордой усмешкой). Я в Мцхете в монастыре училась книжному искусству и многим рукоделиям. В Тбилиси при дворе грузинского царя мне подол платья целовали. А тебя мне слушать скучно.

Иван. Это хорошо. Это – удача. (Встает и ходит кошачьей походкой. Берет подсвечник и переставляет его, освещая лицо черкешенки.) Добро, добро, что не хочешь со мной шутить. Послушай другие речи. К твоему отцу, Темрюку, послал я сватов не за твоей красотой.

Марья. За черкесскими саблями послал. Свои-то, видно, тупые.

Иван. Московские сабли остры, Марья Темрюковна. Добро, добро, дразни меня, я мужик задорный. На Москве – в обычае на кулачках биться, а в большом споре и на саблях. А с такой красивой девкой – выйти на поле – уж не знаю, чем и биться. Слушай, Марья. Я еще младенцем был – мою мать, царицу Елену, отравили бояре. В этих палатах, тогда еще они голые были, меня, царенка, держали пленником. По ночам не сплю, голову поднимешь с подушек и ждешь: вот придут, задушат. Бедного, бывало, за сутки один раз покормят, а то просвирочку съем, тем и сыт. Что передумал я в эти годы! Не по годам я возрос, и сердце мое ожесточилось. А был я горяч и к людям добр. Великое добро искал в книгах, – едва слова-то складывать научился. Ночью свечечку зажгу, книгу раскрою, и будто я и участник и судья всем царствам, кои были, прошумели и рушились. Вот и вся моя забава, вся моя отрада. Гляжу на огонек, босые ноги стынут, голова горит, и вопрошаю: нет более Рима, отшумела слава Византии под турецкими саблями? В камни бездушные, в прах и пепел обратились две великие правды. Остались книжные листы, кои точит червь. Да суета сует народов многих. Попы-то римские отпущением грехов торгуют на площадях. А что Мартын Лютер! Церкви ободрал, с амвона ведет мирские речи, како людям в миру жити прилично. Ни дать ни взять мой поп Сильвестр. Спорил я с лютеранами – тощие духом. У заволжских старцев, да хоть у того же еретика Матвея Башкина, в мизинце более разума, чем у Лютера. Любой заморский король или королишка всю ночь играет в зернь и в кости да ногами вертит и с немытой рожей идет к обедне. Где ж третья правда? Ибо мир не для лиси и суеты создан. Быть Третьему Риму в Москве. Русская земля непомерна.

140